Нужны герои, а не лидеры

- В том или ином виде гражданское общество, конечно, существует. Однако так получается, что оно находится вне контактов с представителями власти и ничего не может добиться. Поэтому люди и вынуждены то выходить на площади, то митинговать, то напрямую протестовать, а то и бунтовать. В идеальной, правильной модели гражданского общества есть инструменты для взаимодействия и диалога. В России конструкция не работает. У нас власть представляет собой гранитную пирамиду, а народ – болотистую почву. И там, и там идут свои процессы, которые никак не пересекаются.

- Сейчас всех роднит Интернет. Он вполне может стать площадкой для диалога. Нужно только грамотно все обустроить. Тогда появится надежда, что гражданское общество сможет чего-то добиться.

- Их всегда было три: независимый суд, непредвзятая пресса и честные выборы. Первый должен принимать решения, не глядя на чины и звания, вторая обязана информировать обо всем, что происходит, не глядя на лица, а выборы дают возможность людям выразить свое отношение к властям. Вот и все. Больше никаких инструментов с роду не было. Тот, кто найдет четвертый, будет большой молодец.

- Сложный вопрос. В сильном гражданском обществе, в нормальном его понимании, не может быть главы. Могут быть герои, активисты, но ни в коем случае не лидеры. В целом посредниками, которые позволяли обществу функционировать, минимально доносить до власти какие-то требования, всегда были писатели. Испокон веков именно литература заменяет в России свободную журналистику, потому что последней в отечестве не было и нет. Писатель у нас, как правило, и философ, и социолог, и педагог, вспомните Льва Толстого. Рупором может стать один автор – такой, как Александр Пушкин. Однако время от времени общая идея объединяет широкий круг сочинителей – например, “некрасовская плеяда”. Создатель книги может явно или завуалированно обличать пороки, давать понять, что происходит. Литература у нас – щуп, пущенный в тело общества.

- Что касается инструментов власти для диалога с обществом… Как правило, это фигуры, которые вызывают некоторое уважение в массах. В истории эта тема незаслуженно опущена, советская историография по понятным социальным причинам считала, что таких личностей или не было, или не стоит акцентировать на них внимание. На мой взгляд, к ним можно отнести великих князей, которые покровительствовали литературе, подвластных публицистов, имевших доступ ко двору. Константин Романов много старался в этом направлении, но не преуспел. Были у власти и отдельные агенты влияния, которых направляли общаться с людьми. Очевидно, что и Катков, и Суворин, хотели они того или нет, объективно играли эту роль, одни удачнее, другие провальнее, но литераторы им как-то не слишком доверяли. Другое дело, что уполномоченный часто не ограничивался только лишь разведкой обстановки и трансляцией официальной позиции, а увлекался открывшимися возможностями и начинал давить, насильно навязывать свое мнение, а то и карать. Это самое печальное.

- Думаю, что когда Николай задумывал Третье отделение собственной канцелярии, он имел в виду не только сбор сведений об иностранцах в России и не только “высшую полицию”, но своего рода идеологическое управление при дворе. Это как раз была попытка наладить диалог власти, напуганной восстанием, с явно недовольным обществом, или, по крайней мере, взять его под контроль, но все очень быстро превратилось в тотальный шпионаж, в полицию мысли, в надзор за всеми, кто не отвык думать. Пушкин честно подавал Бенкендорфу записки – скажем, об усовершенствовании народного образования. А ему за них “мыли голову”, по его собственному признанию. “Не должно упускать случая сделать добро”, – оправдывался он перед друзьями, а в ответ Бенкендорф распоряжался перлюстрировать его письма. Теперь, пишет Пушкин, они даже на подтирку не годятся – царапает. Между тем, император Николай, когда Бенкендорф спросил его о целях Третьего отделения, вынул платок и сказал: чем больше слез утрешь этим платком, тем вернее будешь служить моим целям. Ответ лицемерный, но все-таки не наводящий на мысль о тотальной слежке. Вот только в результате этот самый платок все чаще накидывался на роток. Такова же участь всех инициатив вертикальной власти по налаживанию диалога с оппозиционерами, с обществом, с литераторами и т.д. Власть преимущественно функционирует в формате “тащить, не пущать, не позволю, не потерплю”.

- Не думаю, что “Гражданин поэт” сильно воздействует на общество или власть. В нем мы с Михаилом Ефремовым пытаемся сделать смешным то, что раньше казалось страшным. В этом смысле он, конечно, прибавляет какую-то новую степень свободы. Но влияние очень опосредованное, и дальше люди сами должны действовать.

- К сожалению, наша ситуация общеизвестна. Как в том анекдоте, где разбрасывают пустые листовки, потому что все и так все знают, зачем чернила переводить? Поэтому задачи обличить перед нами не стояло. Нужно было просто снять пафос, придыхание, чтобы говорить о проблеме легко, дружески и даже весело.

- Сколько можно? И так уже год работаем. Надо менять форматы, мы как раз выдумываем новый.

- Это же чисто технологическая проблема. Надо, чтоб дороги чистили, расширяли их, строили подземные парковки. Какую роль здесь может сыграть гражданское общество? Однако насколько я знаю, Собянин, в отличие от Лужкова, открыт для диалога. Поэтому если кто-то предложит некий план развития города, Собянин, по крайней мере, будет встречаться и обсуждать рациональность предложений.

- Еще раз подчеркиваю, проблема это не гражданская, но отдельные, знающие специалисты вполне могут помочь в ее решении.

- Россия – такая страна, где между этими вещами нет принципиальной разницы. Нам как раз присуще глобальное, преувеличенное восприятие частностей – думаю, потому, что в нашем климате и при нашей системе власти мелочей нет.